Федор Лавров: «Главное — детей не травмировать»

Не так давно обретший статус холостяка Федор Лавров рассказал WomanHit об отношениях с детьми и о том, как договаривается со своей темной стороной.

Лавров — актер во втором поколении, его отца многие помнят по ролям в кино «Агент национальной безопасности», «Завещание профессора Доуэля». Смотря на папу, Федор решил пойти по его стопам, однако не все в профессии сразу складывалось гладко. Об этом он уже рассказывал в интервью, опубликованном на Womanhit.Сегодня топового артиста привлекает в профессии не заработок, а возможность исследования души, в том числе, и своей собственной.

— Федор, в интервью вы довольно часто вспоминаете период, когда вас слабо приглашали в кино. Сегодня вы нарасхват, в чем причина?

— В трудолюбии, наверное.

— То есть, изначально трудолюбия не было, потом оно появилось?

— Оно было, просто только оформилось. То есть, если бы оно в какой-то момент исчерпало себя, сейчас бы таких результатов я навряд ли бы достиг. И конечно же, просто любовь к своей профессии — это, наверное, самый главный компас, который вел меня через многие неудачи и удачи.

— Удача, востребованность — это же и деньги тоже? Что они для вас значат?

— Не скажу, что это побочный продукт деятельности, нет, это какая-то энергия, которая превратилась в материю. Чтобы энергия опять возникла, эта материя все равно нужна. И поэтому без этого никак, но заработок не самоцель. Если бы у меня была цель зарабатывать огромные деньги, наверное, я бы как-то немножко иначе себя вел. Нет. Финансы — это важная, хорошая вещь. Лишних денег, особенно честно заработанных, не бывает.

— В вашем актерском багаже немало детективов, чем привлекает этот жанр?

Детектив вообще очень привлекательный жанр, потому что большинство литературы — это детектив, даже Достоевский говорил про все свои романы, что вообще-то он пишет детектив. Ну это же всегда интересно распутывать. Понимать мотив. Следственную связь выстраивать.

— Вы снова выходите на сцену. Почему выбрали именно Театр сатиры в Москве?

— Меня позвал в него Сергей Газаров, я и пришел. Мы с ним в хороших отношениях.

— Но Газарова уже нет в театре, а вы остаетесь…

— Будем общаться, выясним статус кво, а дальше взвесим все за и против, и будем принимать какие-то решения. Если окажусь полезен — хорошо. Нет, значит, буду искать себя где-то еще.

— Чем труппа Театра сатиры отличается от тех, где вы работали до него?

— Ну, сложно сказать, что прямо так уж отличается. Так или иначе многие труппы, с которыми я сталкивался, похожи друг на друга, это какая-то самоорганизующаяся структура, где есть своя иерархия. Но я не могу сказать, что она чем-то очень сильно отличается от раннее мною изведанных коллективов.

— А чем театр вообще вам близок?

— Слушайте, наверное, все-таки мне было интересно, и остается интересно это, поскольку театр является большим исследовательским институтом человеческого духа.

— Вы себя попробовали и в режиссуре — что для вас важно при работе с актерами?

— Режиссерских работ у меня не так много. Все-таки своей основной профессией я считаю актерство. Важно на самом деле, конечно, понимание друг друга, доверие. И в этом, наверное, заключается какая-то основная форма — ты идешь в бой с людьми, которым доверяешь, а они доверяют тебе.

— На сколько процентов отдаетесь работе?

— Полностью. Ну, или, как это говорится, либо уже делаем, либо не делаем. Тут разговор простой. В какой-то момент, когда наступает усталость, важно рассчитать свои силы и понять, что ты можешь, а что просто физически не получится.

— Я вот сказал, отдаетесь работе, а может быть, для вас это что-то иное? Знаете, как в известном высказывании, «если вы найдете работу по душе, вам не придется работать ни дня»?

— Конечно, знаю и люблю. Повторюсь, это все так и есть. Приходить и отбывать номер не хочется. Я стараюсь в таком не участвовать. Отбывать номер, как мне кажется, недостойное занятие, потому что либо ты художник, либо не делай ничего в искусстве.

— Вы сказали, что иногда наступает усталость. Как отдыхаете, как приводите себя в чувство?

— Просто нужно два дня какой-то тишины, это чаще всего. Съездить в Питер, в родные места, пообщаться с детьми, все очень просто. У меня нет каких-то фокусов и голубей в рукавах, которые мне помогают, а другим не нет. Это достаточно обыкновенно.

— Прогулки пешком практикуете, чтобы подумать?

— Конечно, да, я это люблю.

— Любимые места для этого есть в Москве?

— Часто бываю в Нескучном, я там живу недалеко. Весь Гагаринский район исхожен хорошо, Воробьевы горы и так далее. Там приятно бывает. Но как я уже сказал, конечно, очень люблю приезжать в Питер, погулять по родным местам, на острова съездить.

— Признайтесь, как заводитесь, когда с утра не заводится, плохое настроение и вставать с кровати не хочется?

— Ну как, через не могу. Бывает, просыпаюсь разбитый или еще что-то. И это скорее такое ментальное упражнение для тебя. Сейчас может быть целый день фигово, но завтра будет гораздо легче. Если не завтра, то послезавтра. В общем, себя уговариваешь. Это как бы упражнение в терпении.

— То есть, вы терпеливый человек?

— До определенных границ, да. По крайней мере, к себе надо быть терпеливым. Но иногда я могу и взорваться, довести меня в принципе можно.

— Как это проявляется?

— Ну, не сказать, что я прямо истерик какой-то, но всему есть границы, грубо говоря. Могу выйти из себя в том смысле, что разгневаться сильно. Не часто такое случается, но бывает.

— Вы с этими проявлениями боретесь, они вам мешают?

— Нет, с этим не надо бороться. Это же часть тебя. Просто нужно понять, что ей, этой части, от тебя нужно и попытаться договориться. Ведь возможно, что вы можете быть полезны друг другу. Когда это осознание приходит, то негативные проявления нивелируются, потому что ты начинаешь общаться с с этой историей, с гневом.

— Реально?

— Да, диалог возможен. Только, как известно, на разумной основе. То есть ты анализируешь, о чем тебе хочет сказать твой гнев, чем мешают тебе такие проявления, как вредят. Это называется поработать со своими темными сторонами. Иногда получается, но не могу сказать, что я прямо полностью все контролирую. Бывают моменты, когда я на какую-то безалаберность, которая происходит, могу рыкнуть.

— А чего в вас больше — позитива или негатива, на ваш взгляд?

— Микс.

— У вас трое детей, что нужно давать ребенку в первую очередь?

— Любовь, конечно. А что еще?

— А как воспитывать?

— Скоро уже дети будут меня воспитывать (улыбается). Это такой сложный вопрос, в двух словах, наверное, не скажешь. Главное — не травмировать их, не создать какие-то странные табу, непонятные для них. Надо за ними наблюдать, смотреть их проявления, к чему они расположены. Если с моей отцовской точки зрения я понимаю, что они выбрали какой-то неправильный путь, нужно опять-таки не запрещать, а постараться погасить интерес. Направить в правильную сторону, то есть, помочь единственным, чем это можно сделать — показать пример. Это принцип моего воспитания детей.

— То есть вы ничего не запрещаете своим детям, настаивая на своем?

— Пожалуй, что нет. Если я понимаю, что они куда-то не туда свернули, я лучше пятьдесят раз объясню, приведу примеры. Слава Богу, дети у меня восприимчивые, понимают и прислушиваются к тому, что я говорю. Собственно, пока конфликтов не было. Как-то мы всегда приходили к консенсусу. Где-то можно уступить, где-то наоборот, нужно чуть-чуть не уступать.

— Но нужно помнить: маленького да юного можно сломать.

— В том-то и дело. Мне кажется, это не совсем правильно. Мы все-таки не в условиях армии существуем или каких-то строгих английских колледжей. На мой взгляд, их интерес к жизни нужно только подпитывать, где-то поправлять, где-то подправлять, это самое ценное. И их нужно очень беречь.

— А вас в детстве так же воспитывали?

— Ну, практически да, все-таки немножко другое время было. Были какие-то запреты. У меня до сих пор ощущение, что эти штуки, гвоздики в черепе до сих пор там болтаются.

— Мне кажется, что все нужно проговаривать и объяснять, абсолютно честно, глядя в глаза друг другу.

— Вот тогда, мне кажется, у людей, которые вырастут, будет меньше психологических проблем, зажатости, страхов, фобий. Все нужно проговаривать.

— То есть вы для своих детей, друг, можно так сказать.

— В первую очередь, да. Ну, на самом деле для меня отец тоже был таким другом.

— А какое разделение вы делаете между другом и отцом?

— Отец — это все-таки должность и звание. Это данность. То есть, он может быть другом, а может и не быть им, но отцом всегда остается. Как бы логически все очень просто.

— Ваша старшая дочь Глафира выбрала театр. Куда тяготеют младшие?

— Много всяких интересов, но явно, что они гуманитарии. Единственное, что сынок еще туда- сюда колеблется, компьютерные игры его тоже привлекают. У младшей дочки сейчас прямо большой такой период литературы, она очень много занимается, тексты читает, что-то даже сама пишет. Ей 12 лет, мы с ней разговариваем абсолютно на равные тем. Обсуждаем Гончарова или Кафку.

— А вам каким хобби удается заниматься? Не думали, кстати, возродить свою музыкальную группу?

— Ой, пока нет. Иногда могу в Питер к друзьям приехать, чуть-чуть побренчать Но возродить? Нет, мне кажется, время таких коллективов уже в прошлом. Если просто для себя поиграть, ну, может быть, но всерьез заниматься навряд ли. Сейчас, по крайней мере, точно.

— Вы мужчина с харизмой, как относитесь к слухам о себе?

— Да спокойно, смотря какие слухи.

— То есть спокойно, я понял.

— У меня нет каких-то таких тайн. Чего-то, за что я бы очень сильно переживал и волновался по поводу слухов, которые вдруг могли возникнуть.

— Что вы думаете о романтическом флере актерской профессии, которую обыватель воспринимает достаточно воздушной?

— Это тяжелый труд. А вот развеять этот миф может только человек, который оказывается внутри профессии, понимает, что это все тяжело и связано с риском для здоровья.

— А надо развеивать эти мифы?

— Зачем? Недаром киноиндустрию называют фабрикой грез, грубо говоря, людям нужны эти грезы. Они за это платят деньги, они тратят на это время. Пускай это будет, почему нет?

— Как относитесь к сценам секса, наподобие той, что была у вас с Марией Голубкиной в сериале «Обоюдное согласие»? С юмором?

— Ну, это же часть работы, мы же в это играем. Если и с юмором, то отстранено, скажем так. Есть такая сцена, она написана сценаристами. Режиссер считает, что она очень нужна, важна и знает, как ее снять. Почему нет? Ну, если там уж совсем что-то непонятное, то я отказываюсь от участия. Знаю, что многие актрисы берут себе дублерш, но со мной такого пока не было.

— Передвижение на метро — это для вас или нет?

— Я могу ездить на метро, почему нет?

— А вас узнают?

— Бывает. Но чаще люди там заняты, все в телефонах, уже не видят вокруг себя никого. Я тоже стараюсь не особо светиться. Если просят сфоткаться вместе, соглашаюсь. Говорю: ну давайте сфоткаемся, только чтобы не набежали все толпой.

— Как вы считаете, до какой степени должна быть публичность для вас? Какие у вас табу?

— Я как бы не очень люблю публичность. Мне кажется, что какие-то вещи внутренние, интимные, лучше напоказ не выставлять. Это своего рода инструмент тонкой настройки Поэтому мне очень важно мое личное пространство, закрытые зоны, в которых могу находиться только я или кто-то близкий.