Стася Милославская: «Пора отпускать прошлое»

Звезда сериала «Столыпин» о новой роли, роковых красавицах и о том, почему она не торопится замуж

Стася Милославская говорит, что не завидует чужому успеху. Впереди у нее несколько премьер, и роли актриса выбирает исходя из собственного интереса, закрывая в том числе внутренние гештальты. Поэтому так любопытно наблюдать за ее игрой. Об этом Стася рассказала в интервью журналу «Атмосфера».

— Стася, в сериале «Столыпин», премьера которого состоялась недавно на телеканале «Россия», вы играете реально существовавшую революционерку Наталью Климову, участвовавшую в покушении на премьер-министра. Как вам удалось создать образ бескомпромиссной террористки и при этом внешне оставаться нежной и романтической барышней?

— Интересно, кто меня считает романтической барышней? Я себя такой никогда не чувствовала. Возможно, меня воспринимают так чисто визуально. Это потому, что мне идут исторические костюмы других эпох. Но именно тургеневской натурой я себя не ощущаю, на такие роли, честно говоря, меня и не зовут. Обычно я прихожу на пробы, и все сразу видят, что я с пацанским характером. А Наталья Климова еще и первый роковой образ в моей карьере. Но в данном случае меня утвердили без проб. Хотя внешне мы с прототипом совсем не похожи. Я щупленькая, а Наталья, как видно на старой фотографии, крупная, кровь с молоком девушка с тяжелым взглядом.

— Тяжело ли психологически играть виновную в смерти стольких людей?

— Мне было любопытно. Потому что это красивая эпоха все-таки, страшная, кровавая, какая угодно, но все равно красивая. У нас не было цели создать документальный фильм, там есть художественный вымысел. Хотя настоящая биография моей героини ужасна. Она умерла в тридцать три года от испанки в эмиграции, пережив чудовищные потрясения, казнь любимого человека, смерть ребенка… Конечно, если сравнить ее жизнь и мою, то это небо и земля.

— Климова в фильме выглядит роковой красоткой. Остались ли такие сейчас?

— Они есть. Это совершенно другая природа. Они входят в пространство, и внимание окружающих мгновенно переключается на них. Дело не только во внешней красоте, но и в той энергии, которая исходит от человека. То, как женщина себя чувствует, как несет за собой этот шлейф.

— «Дыша духами и туманами», написал Александр Блок как раз в начале ХХ века.

— Поэтому мне и было интересно играть ту, которой я не являюсь. Я себя роковой красавицей не ощущаю. У меня, как и у любого человека, есть свои комплексы, страхи, неуверенность. Но в кино я могу стать другой. Я недавно поняла, что я и снимаюсь для того, чтобы быть не собой. Мне интересно примерять на себе новые образы, проигрывать ситуации, в которые я в жизни вряд ли попаду, потому что прежде сто раз подумаю. А иногда бывает наоборот, я играю то, что сама недавно пережила или переживаю. Посредством своего персонажа я могу закончить для себя историю, которую в реальной жизни внутренне так и не отпустила.

— Закрыть гештальт?

— Можно сказать, это чистая психотерапия во всех ее ипостасях.

— Получается, роковые амплуа не ваше?

— Со мной, может быть, не согласятся, но понятие амплуа должно уйти в прошлое. Сегодня классный и востребованный артист — тот, который как пластилин. Он может быть любым. Разным. В том числе и внешне не соответствовать образу. Я, например, поддерживаю, когда в Лондоне в театре Джульетту играет полненькая афроамериканка. Если это новое режиссерское прочтение, то пожалуйста. В конце концов, это полностью выдуманная история. Конфликт может быть построен и на том, что что друг друга полюбили девушка и парень из разных рас. Но когда в другом сериале реально существующего персонажа — Анну Болейн — сделали чернокожей, тут я против. Потому что существует историческая достоверность, от которой никуда не деться. Как-то меня позвали на роль Елизаветы, дочери Петра Первого. Я сказала: «Ребята, я с удовольствием поносила бы эти исторические костюмы. Но у Елизаветы совсем другая порода. Она белокожая, у нее покатые плечи. Это не я». Я понимаю, что в кино многие вещи допустимы и условны, что-то можно и нужно адаптировать под современного зрителя. Но все равно большая неправда получится. А вот вытащить из актера то, чего в нем, казалось бы, нет, интересно. Я люблю приводить в пример фильм с Марго Робби «Тоня против всех» про скандальную американскую фигуристку Тоню Хардинг. Идеальная Марго Робби, мечта всех мужчин, в этом фильме играет абсолютную хабалку, некрасивую и грубую деревенщину. Просто вау-эффект. Совместно проделанная потрясающая работа актрисы и создателей фильма. Они сумели превратить красотку Марго в такое чучело. Но в наших сериалах, к сожалению, на сложное осмысление роли и ее проработку нет времени.

— Надо быстрее снимать? Поэтому если уж красавица, то будешь всегда красавицей. И наоборот.

— Я сталкивалась с ситуациями, когда меня не брали на роль, потому что слишком красива, слишком благополучна. Прошу: давайте поработаем с гримом, с костюмом, вместе что-то придумаем. Но гораздо удобнее со всем этим не заморачиваться. Исходить из того, какой у актера типаж, и не пытаться ради одной роли создать из него другую личность.

— Когда Стася Милославская наконец станет Анастасией?

— Никогда. Меня с детства звали Стасей. С именем Настя или полным Анастасия я никак себя не ассоциирую. Оно чужое для меня, я не реагирую на него.

— А по отчеству вы Анастасия Петровна…

— Надеюсь, меня никогда не будут называть и по отчеству. Мне кажется, что отчество должно сохраниться для учителей, директоров и бухгалтеров. Я бы хотела и через двадцать, тридцать лет остаться для всех Стасей. Бывает, что ко мне обращаются поклонники как к Анастасии Петровне. Меня это дико удивляет.

— Прямо как из эпохи Ивана Грозного — Анастасия Петровна Милославская. В Википедии написано, что ваш отец — Петр Милославский, музыкант.

— Ой, а вы могли бы исправить ошибку? Все время пишут, что мой папа — музыкант Петр Милославский. Это неправильно. Он — композитор, дирижер и художественный руководитель Петр Тюмин. У него своя совершенно замечательная фамилия. Просто папа мудрый человек. Когда у родителей родилась дочь в лице меня, они поняли, что для девочки гораздо лучше будет носить фамилию Милославская. Дать мне ее было их с мамой коллективным решением. Как корабль назовешь, так он и поплывет. Разумеется, девочка с такой фамилией не могла пойти работать в офис. Вот я и не пошла.

— В детстве вы играли в театральной студии, но профессиональное актерство ненадежно. Не было варианта рассмотреть какую-то другую профессию? Например, стать переводчиком с итальянского, как мама.

— Мама у меня вообще-то математик по образованию. Чем она только не занималась, работала переводчицей, была моделью, но образование у нее как раз серьезное, бабушка отправила ее получать «профессию будущего» на тот момент, так как она поступила на факультет экономической кибернетики по специальности «прикладная математика». Я даже выучить это не могу и в процессе редактирования интервью в сотый раз попросила маму мне это озвучить.

— Но вас саму повторить ее подвиг и иметь две специальности, на всякий случай, не заставили?

— А зачем? Я росла в правильной среде, комфортной. Мне кажется, родителям нравилось то, что у меня есть свои интересы и желания. Единственное, что меня раздражало тогда, это музыкальная школа. Папа с мамой поставили меня перед фактом, что я должна ее окончить. Сейчас, будучи взрослой, я за это им благодарна.

— На каком инструменте играли?

— На фортепьяно. Нотную грамоту уже всю забыла, к сожалению. Как только выпустилась, сразу вычеркнула из памяти. Но все равно музыка помогает по жизни. Мне кажется, что для артиста невероятно важно обладать музыкальным слухом. Не только для того, чтобы спеть или станцевать в спектакле. Я даже текст запоминаю по определенной мелодике в речи. Учить слова легче, когда представляешь перед собой мелодию. В любом фильме для меня звучит внутренняя музыка. В ситкоме она одна, в драме другая.

— А у вашей героини в «Столыпине» какая музыка?

— Первое, что мне приходит в голову, это Альфред Шнитке. Весь такой рваный, корявый, нервный, тревожный.

— Кстати, именно Шнитке написал музыку к фильму «Агония» про последние годы правления Николая Второго — это как раз эпоха Столыпина.

— Вот и я интуитивно слышу его внутреннюю близость той эпохе. Для меня Наталья Климова — это «Танго в сумасшедшем доме» Шнитке.

— Так это и есть танго из фильма «Агония».

— Ничего себе. Я не знала. Просто почувствовала этот натянутый нерв.

— Я посмотрела, в этом году у вас выходит восемь проектов. Больше, чем когда-либо до этого. Громко выстрелили.

— Не может такого быть. Возможно, вы сосчитали еще какие-то старые. Выходят «Столыпин», «Челюскинцы», сериал «Чужие деньги»…

— Сериал «Комбинация».

— В «Комбинации», можно сказать, я и не снималась. Я приехала на эпизод к режиссеру, у которого играла в сериале «Лада Голд». Он решил, что все персонажи из предыдущего проекта должны появиться в «Комбинации», поэтому я отработала одну сцену, сыграла временную участницу группы Таню Долганову. Даже странно, я вроде бы работаю с одинаковой периодичностью, но то со мной пять проектов в год выходит, то ни одного. Я так поняла, что это связано с производством. Например, мои первые фильмы вышли одновременно, хотя снималась в них я на протяжении трех лет, но начался ковид, кинотеатры были закрыты, премьеры переносили, в итоге все вышло с разницей буквально в месяц. Поэтому тогда всем казалось, что я везде.

— Часто бывает, что отказываетесь от проекта?

— Я многое отсеиваю еще на этапе прочтения. Мне присылают сценарии, если я не захочу, то даже не иду на пробы. Хотя мне важно познакомиться с режиссером, почувствовать его, наладить зрительный контакт. Бывает так, что я не вижу себя в роли, а режиссер меня на встрече переубеждает. Когда говорят, что первое впечатление самое верное, в моей жизни не всегда.

— Раньше за звездами охотились папарацци. Сейчас сами артисты регулярно публикуют личную информацию о себе в соцсетях. Насколько вы открыты в Интернете?

— Меня редко бросает в откровенность, иногда может случиться какой-то порыв, но в целом моя страничка используется для души. Это просто памятный фотоальбом. Я не монетизирую свой контент, я не блогер. Мне просто нравится выкладывать свои фотографии для тех, кому мое творчество и я сама не безразличны.

— Вы интроверт или экстраверт?

— Раньше думала, что я экстраверт, пока не выросла и не поняла, что я, наверное, интроверт с экстравертными вкраплениями. У меня очень быстро садится социальная батарея. Так, недавно съездила на кинофестиваль, неделю общалась с огромным количеством людей. А после этого уехала на дачу к маме и бабушке, чтобы два дня побыть в спокойствии и тишине.

— Но все же актер — это человек, который постоянно должен быть на виду, в профессиональной тусовке, чтобы не выпасть из обоймы, чтобы его не забыли.

— Мне кажется, что на бесконечные светские мероприятия ходят только бездельники. Тем, у кого есть работа, не до этого. Когда идут съемки и всего один выходной, то скорее проведешь это время дома, либо с семьей, либо с друзьями, либо в одиночестве. Можно еще сходить в массажный салон.

— Когда съемки подходят к концу, легко выходите из образа?

— Я — да. Я играю только на работе. А прихожу домой и отпускаю все. Кроме тех случаев, когда у меня что-то действительно не получилось, тогда могу порефлексировать немножечко. Либо я ремесленник и плохая актриса, но нет такого, что я вошла в образ надолго. Зачем это нужно?

— Подождите, но разве в наших театральных вузах учат не по Станиславскому?

— Мне близок Михаил Чехов. Чехов учил идти от внешнего к внутреннему. Станиславский, наоборот, от внутреннего к внешнему. Я все это миксую. И так бывает, и сяк… Вот сейчас даже задумалась… Может, я неправильная актриса? Может, я реально зря занимаю чужое место? Но мне интересно играть. А пропускать роль через себя, страдать и мучиться не хочу. Кому от этого станет легче? Мне так уж точно нет. В конце концов, наша профессия актерская не такая уж и серьезная, чтобы относиться к ней как к драме. Мы… скоморохи. Мы здесь для того, чтобы зритель получал эмоции, мог посредством нас задуматься о чем-то, может, стать лучше… Мы все тут ненадолго. Поэтому надо больше веселиться самим и радовать других.

— Как писал Маяковский, для веселья планета наша не очень оборудована.

— Вот поэтому Маяковский, к сожалению, не слишком хорошо закончил. Я боюсь людей, которые серьезно относятся к этому миру. Они меня пугают. Я люблю, когда веселые люди с легкостью принимают ответственные и серьезные решения.

— Какой самый невероятный слух о себе вы слышали?

— Я иногда пробиваю в Интернете свою фамилию. Недавно наткнулась на странный сайт, на котором было расписано, сколько и каких пластических операции я сделала: нос подправила, разрез глаз поменяла.

— А были фотографии до и после?

— Нет, там одна была фотография, селфи четырехлетней давности. Я чуть загорелая, свет хороший на меня падает, абсолютно без косметики. Хотелось бы, конечно, чтобы вообще все исчезло, чтобы никто ничего про меня не знал, особенно личное. Я актриса, и знайте меня только по моим ролям. Если бы можно было отмотать время на несколько лет назад… Но, к сожалению, это невозможно.

— В следующем году у вас юбилей — тридцать лет. Первый кризис настоящего взрослого возраста. Вы его ощущаете?

— Я чувствую, что внутри происходят какие-то процессы, которые я не могу игнорировать, анализирую, что как в юности уже не будет никогда, пора отпускать прошлое. Но при этом я не боюсь своих тридцати, не думаю, что моя жизнь на этом закончится, наоборот, мне интересно, что там дальше. Относительно работы есть ощущение, что в ролях тридцатилетних режиссеры меня пока не видят, а двадцатилетних мне самой играть уже не хочется. Поэтому стало чуть тяжелее. Легкий диссонанс.

— Но чем старше становится женщина-актриса, тем меньше стоящих ролей ей остается.

— Мне кажется, что наступает другое время. Мы входим в эпоху, когда женщины начинают править бал. Появляется много женской драматургии, женской режиссуры, у женщин прорезался голос, он интересен многим. На эти истории появляется спрос. Новое время диктует свои правила, и мне как женщине это, безусловно, нравится. Сейчас возрастным актрисам есть что играть, а не только роли мам и бабушек.

— Но все же общество давит на женщину. Особенно в тридцать: «Как там, замуж не пора? Часики не тикают?»

— В моей семье так не принято. Я — поздний ребенок по тем временам. В 1995 году маме было тридцать три. Я в нее. Все эти процессы, инстинкты, желания, думаю, придут и ко мне чуть попозже. Пока стремления побыстрее выйти замуж, если честно, нет. И я никому ничего не обязана объяснять. Как и любая другая женщина в XXI веке.

— Кстати, а как насчет сниматься у женщин-режиссеров? Они наверняка лучше понимают женскую психологию.

— Увы, женщины-режиссеры меня не очень любят. Кроме нескольких исключений: это Екатерина Тодоровская, Светлана Самошина, Наташа Мещанинова. В остальном режиссерам-женщинам, мне кажется, нравится другой тип актрис.

— Какой, если не секрет?

— Что-то неправильное, холодное, ломаное. Не классическая красавица. Это не значит, что они снимают уродин. Они снимают очень привлекательных девушек, но с другим лицом и темпераментом. Именно от женщин-режиссеров я услышала, что слишком красива. Почему-то они из этого делают проблему, в отличие от мужчин.

— А мужчины-режиссеры смотрят в душу?

— Мужчин-режиссеров, наверное, не смущает моя красота. (Смеется.) У меня нет ответа на этот вопрос, кроме догадок. Но скажу честно, особенно последний год я себе очень нравлюсь. Разве это не круто? Наконец-то в почти тридцать лет все пришло в гармонию. Понятно, что, как у всех женщин, у меня тоже бывают плохие дни, когда просыпаешься, смотришь на свое отражение и думаешь: какая-то кривая, прыщавая, седая… Но это состояние быстро проходит. Я такая, какая я есть. Всем не угодишь. Недавно мне попалось в соцсетях фото красивой женщины с шикарными седыми волосами. Я ужаснулась комментариям других женщин: сколько из них указали ей на то, что она ужасно выглядит. Просто облили помоями с ног до головы невероятно ухоженную даму сорока лет, которая приняла решение не скрывать, что у нее есть седина. Разве это справедливо? Сначала женщину осуждают за то, что она что- то с собой делает, подтяжку, губы, блефаропластику, а потом ее, наоборот, начинают осуждать, что она ничего не делает. Когда же люди отстанут друг от друга и начнут заниматься своей жизнью?

— Но ваше поколение тридцатилетних этим не грешит?

— Мое поколение как будто не такое завистливое, понятия не имею, с чем это связано, пока не нашла ответа на этот вопрос. Я, например, рада за коллег, когда у них что-то получается в профессии или фильм берет главный приз, как в этом году «Анора» на Каннском фестивале. Вот если сейчас Марк Эйдельштейн, который сыграл главную роль, уедет в Голливуд, я за него тоже буду счастлива.

— А вы в Голливуд не хотите?

— Иногда хочу, потом розовые очки снимаю и… принимаю реальность, в которой мы живем. Я не могу сказать, что совсем уже нет поводов для зависти или что у меня в детстве было все, поэтому сейчас мне уже ничего не хочется. Я, бывало, носила куртку одного из двоюродных братьев, из которой они оба выросли. Когда мама из Италии, куда ездила работать, привозила мне итальянские сапоги, это было целое событие. Но зависть к чужим успехам меня, слава богу, не коснулась.

— Неужели нет женской роли, которую вы хотели получить, но пока не получили?

— Есть. Умираю как хочу стать царевной из сказки. Советские мультики, которые еще не экранизировали, заканчиваются, я тоже не молодею, а меня не берут ни на одну из царевен. Я пробовалась и в «Бременские музыканты», и в «Летучий корабль», от «Царевны-лягушки» отказалась сама (по другим причинам). Утешаю себя — наверное, еще не пришло время, в глубине души чувствую: моя царевна меня обязательно дождется. Главное, не поседеть к этому времени совсем…