Звезда «Шаляпина» Александр Горбатов: «Я семью не вижу по полгода»

Популярный актер рассказал о темном прошлом и сделал неожиданное признание в эксклюзивном интервью

Журналисты обожают эту историю — как бывший газоэлектросварщик александр горбатов стал звездой экрана. Ведь это означает, что все в жизни возможно. Вот только какова цена успеха?

Александр, с удовольствием посмотрела «Шаляпина» — такая масштабная личность и великолепная работа! Какое у вас осталось от нее послевкусие?

Приятное. (Улыбается.) Я не надеялся на такой отклик. Открою вам секрет: этот сериал я не видел полностью, лишь отдельные фрагменты. Мне иногда тяжело смотреть мои работы, потому что я перфекционист, деспот по отношению к себе. Мне всегда хочется что-­то поправить, усовершенствовать. Простите за такое сравнение, но точнее аналогии в голову не пришло — Врубель до бесконечности переписывал своего «Демона», пока Савва Мамонтов не отнял у него картину. Мы не можем оценить себя со стороны, и, как говорил мой педагог из театрального института, «публика дура, она сама себе додумает даже то, чего там нет». Но для меня очень ценно восприятие нашей работы Ильдаром Абдразаковым. Мировая оперная звезда, обладатель двух премий Грэмми — именно он исполнял все арии Шаляпина и приезжал на озвучание. И я видел, как трепетно этот талантливый артист относится к материалу, переданному ему другим артистом, пусть и не такой величины.

Но вам, вероятно, какие-­то отклики прилетали? Да, было много откликов, и большое всем спасибо, потому что все, что мы делаем, в первую очередь для зрителя. Если рассказанная нами история помогла людям почувствовать то время и приобщиться к творчеству этого человека — уже победа.

На вас история Шаляпина легла еще и лично. Свой приезд в Москву вы тоже воспринимали как покорение столицы или это нечто иное? Я воспринимал это как глоток свежего воздуха, новые возможности. Живя в Запорожье, я ощущал, что нахожусь в каком-­то шоу Трумана. Человеку, выросшему в провинциальном городке, иногда кажется, что за его пределами и нет ничего. И все эти большие города и страны, о которых ты читал и слышал, существуют в какой-­то параллельной вселенной, с которой ты никогда не соприкоснешься. Поэтому, когда срываешься с места и ставишь на кон все, возможно, тебя и терзают сомнения, страхи. Но, как говорится, волков бояться — в лес не ходить. Терять мне было нечего. Я рад, что в моей жизни переезд в Москву случился в двадцать три года. Будь я моложе, наделал бы, наверное, немало глупостей.

Как-то в интервью вы упомянули девушку, свою первую любовь. Именно она вас мотивировала на то, чтобы уехать в Москву…

Нет, не так. Это была не девушка, а взрослая женщина, на тринадцать лет старше меня. Те слова, что она сказала мне в финале нашего летнего романа, были чистейшей правдой: у меня нет таких денег, которые могли бы обеспечить ей достойное существование. И я благодарен ей, ведь правда освобождает. Это был легкий флирт, который подарил нам немало прекрасных мгновений, но есть реальная жизнь, и в ней у каждого свой якорь. Меня это задело. Я подумал про себя, что все-таки мои чувства дороже, чем деньги, но потом осознал, что ее слова несли несколько иной смысл.Любовь — это прекрасно, без нее жить нельзя и не стоит. Но она приходит и уходит, как туман по утру.

Наверное, вы ехали в Москву с таким чувством, что все, рубаху порву на груди, но докажу, что чего-­то стою.

Нет, не надо никому ничего доказывать. Просто оставляешь прошлое и открываешь новую страницу. Я ехал с ощущением неизвестности, но с наполненной воздухом грудью. На тот момент я ощущал себя свободным как никогда. Я верю в высший замысел и в то, что в этой жизни не все решаем мы сами. И кто-­то свыше, прекрасно мне известный, задумал так.

Москва — очень сложный город и принимает не всех. Было что-­то такое, что отторгалось вами, вызывало неприятие?

Москвичи. (Смеется.) Эти люди мягко спали, вкусно ели. Они не знают ценуслову, им многое дано уже по праву рождения. В основном в этом городе чего-­то добиваются приезжие, люди с львиным голодом — ими движет цель. Они четко знают, чего хотят, — состояться. То, что было до Москвы, эта память, делает нас сильнее. Это темное напоминает тебе, кто ты и откуда.Я с двенадцати лет стоял на рынке, видел огромное количество поступков и характеров. Не хочу сказать, что видел больше, чем кто-либо, но достаточно.

Ощущение «я отец» сразу пришло?

Так же, как и ощущение с покупкой своей квартиры, — я долго не мог поверить, что она моя и не надо платить за аренду. Самое сложное в отношении детей — что это девочки, психофизика другая. Хотя и памперсы менял, и купал, и на улицу одевал, но иногда ловлю себя на мысли, что их мир — неизвестная мне планета. Моя старшая дочь уже начинает со мной общаться многосложными предложениями, и я порой не знаю, что ей ответить. С парнем я бы точно знал, что говорить. (Смеется.) Но тяжелее всего, когда не вижу их долго. Приезжаю — а они совсем другие, выросли. Наблюдаю какую-­то их схожесть с собой, а потом вдруг вижу черты своей мамы или родных со стороны жены.

Когда родилась ваша старшая Мира, вас не было рядом, вы где-­то с друзьями пили от волнения. Во второй раз было так же?

Я никогда не понимал этой истории — присутствовать на родах. Я считаю, что мужчине там делать нечего. Особо трепетные дежурят рядом с палатой, но от тебя же все равно ничего не зависит. Женщину я выбирал крепкую. (Смеется.) А к ребятам я поехал, чтобы отвлечься, потому что невозможно было находиться в состоянии нервного напряжения. А когда позвонили и сказали, что дочка родилась, я даже всплакнул. Маму с бабушкой вспомнил, жаль, что они этого уже не узнают. И второй раз было почти так же — успел только подержать новорожденную на руках и уехал на съемки. Второй раз увидел Теону только через два месяца. Ну а как иначе? Отец же должен обеспечивать семью, что-­то приносить в дом.

Есть такая фраза «мой дом — моя крепость». А как бы вы могли ее продолжить?

Наверное, это одна из частей твоей зрелости. Если ты смог построить дом, значит, стал сильнее, заматерел. Дом — это продолжение тебя, сакральная обитель, убежище.

Вы говорили, что хотите большую семью — пять детей. Ваша жена Виктория в курсе этой программы?

Я так скажу: для меня главное — мои дети. Семья должна быть большая. Я хочу, чтобы у детей было ощущение тыла, чтобы они стояли друг за друга.

Мне всегда казалось, что семья — это прежде всего союз мужчины и женщины, а дети — уже продолжение.

Для меня понятие семья — это не штамп в паспорте и обручальные кольца. Это люди, которые пойдут за тобой до конца. Вы можете не быть связаны брачными узами и даже не быть родственниками. Но поддержите друг друга в любой ситуации.

Такие люди есть у вас?

Да, их немного, но они есть.

«Медные трубы», то есть слава, — испытание не только для самого человека, но и для близкого окружения. Были такие, кто не пережил вашего успеха?

От меня постоянно кто-­то отваливается. Моя маменька говорила так: «Гони тех, кто не может тебя вынести. Они слабее». Потому что предадут рано или поздно. Популярность — забавная штука. Пока твое лицо видят по телевизору и на билбордах, каждый хочет заплатить за тебя в ресторане. Как только «минута славы» пройдет, тебя забудут… Какие-­то родственники появились, о существовании которых я даже не знал. В голодные годы они мною не интересовались. Но была и часть родни, которая мне помогала, и им я буду благодарен всегда.

Рассказывая о встрече с будущей женой Викторией, вы говорили, что почувствовали в ней породу, а вы, мол, так, дворняга. Откуда такое к себе отношение? Разве благородство зависит только от происхождения?

Я не отношусь к тем людям, которые занимаются самобичеванием, и эта фраза — просто шутка. Я все знаю о себе, своей семье, корнях. Я такой, какой я есть, и мне это нравится. Ни перед кем не стеснялся никогда.