Александр Мизев: «Меня сформировали подростковые бунты»

Звезда сериала «Хроники русской революции» рассказал о спорах с Кончаловским, работе в парикмахерской, желании уйти из кино и исполнении заветной мечты

Актер Александр Мизев становится все поплурянее. За брутальной внешностью скрывается тонкая натура, интересующаяся жизнью во всех проявлениях. О встрече с далай-ламой и работе с Наоми Кэмпбелл, революционерах и гуманизме, брошенных окурках и медитациях с метлой в руках — в эксклюзивном интервью журналу «Атмосфера».

— Александр, в онлайн-кинотеатре Start громкая премьера сериала Андрея Кончаловского «Хроники русской революции», в котором вы играете одну из важных ролей. Как у вас ощущения после просмотра? Это то, чего вы ожидали?

— Безусловно, картинка в голове разнится с тем, что видишь на экране. Мне кажется, это абсолютно всегда и везде так. Для меня неожиданным был ритм кино, почему-то казалось изначально, что картина должна быть динамичнее. Но меня это не смутило. Наоборот, я как-то успокоился и вошел в резонанс с тем, что предлагает режиссер. Это просто другое видение, интересное для меня.

— Да, я тоже обратила на это внимание — как будто снято в духе старого советского кино…

— Я могу отметить, что больше всего меня порадовало в этом ритме — десятисекундные паузы. Они не свойственны нынешним фильмам, особенно снятым для платформ, потому что нужно все время двигать сюжет. В современном кино, как мне кажется, вообще есть тенденция к завышению ритма, чтобы зритель не заскучал, а здесь как будто бы картина дает время подумать, ощутить атмосферу, что-то почувствовать. Мне это очень нравится. Хотя не исключено, что у кого-то будет другое мнение.

— Сейчас уже есть первые отзывы, первые рецензии, в том числе и критические. Например, то, что известные исторические личности, революционеры, такие как Троцкий, Ленин, Гапон, показаны какими-то мелкими жуликами, мошенниками.

— На самом деле я люблю мониторить обратную связь, и да, кто-то действительно считает их мелкими, но у меня как у зрителя такого ощущения не возникло. Мне очень понравилась работа Жени Ткачука, который сыграл Ленина. Он действительно весьма энергичный, харизматичный человек, включенный, заряженный, страстный. И учитывая пассивность многих политиков начала XX века, я не удивлен, что именно за Лениным пошли люди.

— У вас есть интерес к тому периоду русской истории?

— История со школы мой любимый предмет. Огромный привет передаю своим преподавателям, они уникальные люди. Я сменил много школ за время своей юности. И в каждый из них мне попадались прекрасные учителя. Они очень любили свой предмет, это всегда чувствовалось, поэтому, наверное, я тоже полюбил историю– как зарубежную, как и отечественную. И в целом возможность поучаствовать в историческом проекте для меня огромное удовольствие.

— А к своему герою, революционеру и главе террористической группы Лютеру вы как относитесь?

— Мне было интересно за ним наблюдать. Мне нравится спонтанность моего героя. Та энергия, которую он излучает на экране. Но я бы, наверное, хотел видеть его еще более радикальным в своих проявлениях. Мне кажется, он недостаточно циничен при всей своей циничности. Как говорил великий мастер Леонид Ефимович Хейфец, с которым я иногда общался во время учебы в театральном институте, нужно максимально обострять драматургию, чтобы получить сильный зрительский отклик. Все-таки драматургия — это не повседневная жизнь.

— Во время съемок вы предлагали свою трактовку образа Андрею Сергеевичу? Как в целом вам работалось с режиссером-легендой?

— Да, какие-то вещи я предлагал, что-то принималось, что-то нет, что-то мне нравилось, что-то нет. Это абсолютно нормально. Наши видения сталкивались, мы искали общий язык. Насколько у нас получилось, судить зрителю. Что касается второй части вопроса, Андрей Сергеевич Кончаловский — это ключевая фигура не только российского, но и мирового кинематографа. От этого никуда не деться. Начиная с его первых картин и совместных работ с Андреем Тарковским и заканчивая «Хрониками русской революции». И, безусловно, его масштаб оказывал на меня влияние. Даже чрезмерно.

— Вы не разочарованы?

— Я не до конца удовлетворен, скажу вам откровенно, но абсолютно точно не разочарован.

— Как вам кажется, революционерами становятся люди с протестным мышлением?

— Мне кажется, революционерами движет неудовлетворенность. А дальше уже каждый частный случай надо разбирать. Но это определенно какое-то несогласие с типичным положением дел. Это не всегда плохо — быть революционером. Революции происходили не только в политике, но и в медицине, например. Когда-то революционным способом взяли коровью оспу и привили ее человеку, и так мы получили спасительную вакцину.

— Вы по натуре человек-революционер или вам свойственен более эволюционный путь, диалога, сглаживания конфликтов?

— Я впервые сегодня перед нашим интервью осознал, что мне уже идет четвертый десяток, оказывается. На днях исполнится тридцать четыре. Я абсолютно спокойно к этому отношусь. Просто никогда таким образом не формулировал себе свой возраст. Есть расхожая фраза, что первую часть своей жизни люди должны быть революционерами, а вторую часть — консерваторами, и это якобы показатель последовательного развития. Скажем так, в эволюцию, закономерное преобразование я все-таки верю больше. (Улыбается.) Но иногда, коль уж мы упомянули медицину, гниющие части необходимо отсекать.

— А вы переживали подростковые бунты?

— Безусловно. Вообще, то, что меня сформировало, мне кажется, мои подростковые бунты… Я вот только-только успокоился (смеется), начал понимать, что помимо страсти есть еще и рассудок.

— В чем конкретно выражался ваш протест?

— Прелесть юности, как мне кажется, заключается в том, что молодые люди бессознательно, чувственно, как животное, ощущают разрушительные стороны жизни. Болезненные надрывы. Они хорошие диагностики социума. Я очень остро реагировал на кажущуюся мне несправедливость, пытался ее устранить. Например, подбирал бычки за однокурсниками, потому что бросать бычки — это нехорошо и неправильно.

— Вы сказали, что поменяли несколько школ. Это связано с переездом? Я прочитала, что вы родом из Белгородской области.

— Да, когда мне было восемь лет, наша семья переехала из Белгородской области в Московскую. Вначале я учился в общеобразовательной школе, но родители посчитали, что гимназия лучше. Но ее тоже пришлось оставить из-за переезда и пойти в подмосковную. По ощущениям моим и родителей образование там казалось приемлемым, но недостаточным. А хотелось уже готовиться к институту. Поэтому я перешел в школу в Москве. И эти два с половиной часа, которые я проводил в маршрутках, в течение нескольких лет вылетали из моей жизни. Но это была, скажем так, осмысленная необходимость.

— На вас повлияли эти переезды? Подростки достаточно остро переживают разрыв с друзьями, компанией.

— Да, я тяжело переживал перемены. Как и любому подростку, мне хотелось ощущать себя частью группы. В силу разных обстоятельств это не всегда получалось, поэтому я порой чувствовал себя одиноким. Новичков проверяют в каждом новом коллективе, и приходилось каждый раз заново обустраивать свою социальную жизнь. Я от этого уставал.

— Изначально вы были настроены на серьезное экономическое образование. Как это совмещалось с моделингом?

— Это случилось спонтанно. В одном из торговых центров ко мне подошла агент из модельного агентства, сказала, что видит мой потенциал, и оставила визитку. И я подумал: а почему бы не попробовать? Моя деятельность в модельной сфере шла волнами. Какое-то количество месяцев, даже лет я работал, потом делал перерыв, снова участвовал в показах. У меня получалось совмещать и поездки, и образование. Я даже видел в этом возможность чему-то научиться. Например, английский подтянул, потому что мне хотелось общаться с коллегами, и вообще с людьми вокруг. Также я посещал в зарубежных университетах лекции по современному искусству неофициально, меня друзья проводили в аудиторию.

— Вы участвовали в серьезных показах, Неделях моды. С кем из известных дизайнеров познакомились?

— Я работал с такими моделями, как, например, Наоми Кэмпбелл, Ирина Шейк. На показе Givenchy познакомился с Рикардо Тиши. Участвовал в показе Дриса Ван Нотена, открывал шоу Comme des Garcons в Париже. Сотрудничал с Yves Saint Laurent, с Филиппом Плейном делал несколько шоу в Италии. Да много чего было, какие-то японские, корейские бренды.

— Вам это нравилось?

— Да, мне было интересно. И я даже не буду оправдываться. (Смеется.) Существует растиражированный стереотип по поводу того, что моделинг — легкомысленная деятельность. Но тогда я не воспринимал ее так. Вплоть до того момента, как попал в Южную Корею и несколько месяцев жил там. И вот эта парадигма — дом-работа, работа-дом — меня утомила и привела к идейному кризису. (Улыбается.) Я подумал: сегодня десять показов, завтра двадцать, послезавтра пятьдесят. Сколько так может продолжаться? А дальше что? В чем смысл? И решил вернуться в театральный институт, который бросил. Взял кредит на учебу, устроился на работу дворником — впрочем, об этом я уже рассказывал в интервью.

— Девушкам достаточно сложно в модельном бизнесе, все сидят на диете, чтобы быть в форме. А парням?

— Не знаю, как другим, мне было легко. Я особо не заморачивался насчет своего внешнего вида. Если я вижу, что набрал вес, думаю, надо с фастфудом завязать на какое-то время. Не потому, что меня не возьмут на работу (меня брали), просто самому некомфортно. Мне приятнее на себя смотреть в зеркало, когда я в форме.

— Одежда для вас значит немного больше, чем для обычного среднестатистического российского мужчины?

— Я думаю, немножко меньше, потому что, находясь в модельном бизнесе, я понял примерно, как создаются тренды и чего они стоят. Я видел, как очень крутые дизайнеры брали мерки с одежды ребят, которую те либо сами шили, либо нашли где-то в секонд-хендах. А потом делали те же самые вещи, но из более дорогой ткани. И фактически я понял, что вся модная сфера — это суррогат. Думаю, большая часть дизайнеров занимается просто профессиональным заимствованием. Для меня нет разницы между пальто за сто тысяч рублей и за тысячу рублей, если мне в нем комфортно и оно мне нравится.

— То есть история с модой очень сильно раздута?

— В контексте ценности вещей и того, как люди выглядят, я думаю, что да. Я обращаю внимание на то, как человек себя ощущает в своей одежде. Если передо мной сидит интеллигентный мужчина в холщовом мешке, перешитом под рубашку, при этом он в этом одеянии органичен, адекватен, к нему нет вопросов. Для меня главное — сочетание внутреннего и внешнего. Можно в очень дорогой одежде выглядеть смешно.

— Вы пробовали самые разные профессии– даже звонарем были при храме, дворником. Это какое-то любопытство к жизни?

— Да, мне просто интересно все попробовать. А раз интересно, почему бы и нет? Никто же не запретит мне метлу в руки взять. Дворник — классная профессия, медитативная. Сейчас мне захотелось научиться стричь людей. Вот уже почти год я занимаюсь мужскими стрижками, вроде хорошо получается.

— Вы становитесь все популярнее как актер, люди знают, к кому они приходят стричься?

— Иногда узнают.

— Какая реакция?

— Самая разная. Мне не очень комфортно, когда реакция слишком восторженная. Я ощущаю в этот момент, как будто меня ставят на какой-то особенный пьедестал. В этом теряется адекватность происходящего. Общаются не барбер с клиентом, а актер со зрителем, а это чуть разные взаимоотношения.

— Вы не пытались кого-то специально подстричь не очень хорошо, чтобы проверить реакцию?

— Не-е-т. Я, наоборот, стараюсь всегда очень хорошо подстричь. Не сразу все получалось. И был случай, когда, сидя в парикмахерском кресле, человек при мне звонил другому барберу и говорил: «Мне запороли стрижку. Сделай что-нибудь, это ужасно». Мне было так страшно в тот момент…

— Многие ваши коллеги говорят, что актерство — их призвание, не мыслят себя где-то еще. Вы же можете заниматься чем угодно, какая тогда у вас мотивация в актерской профессии?

— Интересный вопрос. Спасибо за него. Не знаю, честно я на него отвечу или нет. Для меня как для гуманиста человеческое — прежде всего. Роль живого человека — основная. Я просто очень люблю жизнь. А актерство для меня — это замечательная возможность все перепробовать, причем в довольно безопасном контексте. И с крыши прыгнуть, и какую-нибудь операцию провести, и на гоночном автомобиле погонять, и картину написать, и под забором поваляться. Я люблю эту профессию за то, что это очень крутой инструмент жизнь вкусить. Но я точно не живу ради нее. Она работает на меня, а не я на нее.

— В одном из интервью вы сказали, что подумываете вообще уйти из профессии. Это было на эмоциях?

— Нет, не на эмоциях. Я думаю об этом периодически. Но что вообще значит — быть в профессии? Сколько это съемочных дней в году? А в те периоды, когда нет смен, я не в профессии? Так что все относительно. Наверное, запрещать себе сниматься я не буду. Возможно, какая-то большая избирательность ко мне придет. А может, я углублюсь в меркантилизм: мне платят гонорар, и я могу использовать этот ресурс. Потрачу деньги на какое-нибудь путешествие на Эльбрус или еще парикмахерскую открою.

— То есть как миссию, способность изменить что-то в этом мире киноискусство вы не рассматриваете?

— Признаюсь, до текущего момента именно эта идея, эта сверхзадача мною двигала. Более десяти лет назад я был идеалистом-романтиком, считал, что заряженность на высокие смыслы способна что-то менять и трогать. Возможно, отчасти я разочаровался в кинематографе. Я понимаю, что кино может заставлять людей чувствовать, но будто бы лично меня это не так вдохновляет сейчас, как раньше. Бытовые радости мне ближе. Не знаю, порадует ли условно кого-то сериал «Хроники русской революции», но знаю, что, если я красиво подстригу человека и его жена скажет: «Как классно ты выглядишь!», он придет ко мне еще и купит себе тот самый одеколон, которым я его брызгал. Вот здесь есть реальное преобразование, такая вот теория малых дел, а не вся эта громкая философия из серии «глаголом жечь сердца людей».

— Вы встречались с далай-ламой. Какое впечатление он на вас произвел?

— Для меня особенным было то ощущение, которое я испытал при встрече, когда пожал ему руку. Возникла улыбка такой силы, что даже скулы свело. Огромную радость я почувствовал, счастье. Там собралась очень разношерстная публика: западные путешественники, русские отшельники, простые индийцы и звезды Болливуда. Большая часть их сидела на полу в резиденции, не на бетоне, а на коврах, и монахи регулировали все это движение. Далай-лама показался мне каким-то отрешенным от всей этой суеты, погруженным в себя. И вот помимо воспоминания о том моменте ощущения счастья мне до сих пор интересно, о чем же он думал тогда.

— Есть теория, что люди вообще встречаются неслучайно, а уж такая встреча, думаю, должна иметь важное значение.

— Безусловно, я ведь свою мечту исполнил. Мне очень нравится то, что этот человек транслирует, о чем говорит, к чему призывает. Близка его философия, ценности. Мне кажется, что он очень сильный и при этом легкий.

— Вы упомянули, что вы гуманист. А ваш гуманизм выражается в какой-то активной позиции? Или же вы просто стараетесь не делать ничего плохого?

— Знаете, если бы каждый человек на Земле не делал ничего плохого, мы жили бы в гораздо более прекрасном мире. Ни в коем случае нельзя это обесценивать. А уж что-то конкретное делать: высаживать леса, жертвовать баснословные суммы на благотворительность, мирить враждующие народы и так далее, это вообще запредельный уровень. Я до него пока не дорос, но вот далай-лама, мне кажется, как раз такой человек. Этим он меня и впечатлил, влюбил в себя.

— А вы участвовали в ретритах?

— Нет, не участвовал. Приходили мысли утилитарного свойства: когда есть огромное количество мелких задач, типа ответить на пятьсот сообщений, сходить на сто встреч, сняться в двух фильмах параллельно с тем, чтобы убраться дома, возникает порой желание съездить на ретрит, чтобы отключить телефон и голову заодно. (Улыбается.) Но так, чтобы открыть для себя какую-то истину, нет. Я об этом не задумывался.

— Вы сказали про молчащий телефон. А что для вас лучший выходной, лучший отдых?

— Я человек природы. Дом в лесу, дров нарубить, в озере порыбачить. Двигатель какой-нибудь перебрать, книжку почитать. Кино в последнее время мне тяжело смотреть. Это как бы наблюдение за суррогатом жизни. И какой бы убедительной, захватывающей ни была история, реальная жизнь мне интереснее. Я вот сегодня утром на велике катался, остановился возле самоката в грязи, достал его, поставил. Подумал: «Как здорово: мне не режет глаз и другим не будет». Это не мой самокат, он вообще никакого отношения ко мне не имеет. Я просто добавил чуть-чуть порядка в этот хаотичный мир. И никакой в этом глубинной философии нет. А удовольствие есть.

— Вы в начале интервью упомянули про возраст. Думаю, взросление — это еще и ответственность не только за себя. Есть ли у вас о ком беспокоиться?

— Конечно. И родители, и девушка, и рыбка. Еще собаку хочу завести.