Филипп Ершов: «Я страдал, вены резать хотел — очень сильно любил»

Звезда фильма «Лед 2» в эксклюзивном интервью нашему сайту рассказал о встрече с Олегом Меньшиковым, влиянии отца-режиссера и тяжелых расставаниях

Филипп Ершов родился в семье кинорежиссера, старший брат — актер и начинающий режиссер, что повлияло на выбор его пути. И несмотря на то, что отец как раз отговаривал сына от актерской профессии, вера в свою звезду была у Филиппа сильнее.

— Филипп, не так давно на вопрос, каким достижением в профессии гордитесь, вы ответили, что покупкой квартиры. Такие победы, пусть и заработанные честным трудом, для вас первичны?

— Может быть, пока я просто не дорос до того, чтобы признать какие-то свои профессиональные победы. Хотя, конечно, я рад, что после института попал в театр, через восемь лет службы в нем (улыбается) у меня появилась главная роль на большой сцене, и есть работы в кино, которые мне нравятся. Это в любом случае достижения и опыт, и в принципе на данный момент я собой доволен. Но мне есть куда расти.

— Как прошла у вас первая встреча с Олегом Меньшиковым, когда вас позвали в Театр имени Ермоловой?

— Признаюсь, я был не такой уж начитанный и насмотренный, когда учился в институте. И мне было стыдновато, что я не знал, кто такой Олег Евгеньевич Меньшиков, когда увидел его в «Легенде №17». Я пришел домой и спросил: «Папа, почему этот актер нигде больше не снимается?», на что он мне сказал: «Иди и прочитай, пожалуйста, про него». Я прочитал и понял, что это за величина.

— Вы не видели даже «Покровские ворота»?

— Нет. А разговор у нас был короткий. Олег Евгеньевич сказал: «14 октября „Ромео и Джульетта“, к роли Ромео готов?» Я ответил: «Да». — «Ну, тогда с тобой свяжутся по поводу репетиций. Счастливо». Я понял, что хочу здесь работать, потому что все будет очень конкретно.

— Надо же, и у вашего друга Дани Стеклова, такого же кудрявого тогда, жизнь в театре тоже началась с Ромео на сцене «Сатирикона». А где вы с ним познакомились?

— Когда мы с Данилой Андреевичем встречаемся, всегда проверяем наши волосы: он уже не кудрявый, а я еще повоюю. (Смеется.) А познакомились мы на съемках фильма Александра Велединского «В кейптаунском порту». С того дня и дружим.

— Вас каким-то предложением за последнее время удивили?

— Всегда удивляет, когда предлагают роль героя тридцати двух лет с двумя детьми. Да, мне двадцать девять, но выгляжу я несколько иначе. (Улыбается.) Можно наклеить усы и бороду, но двое детей… Я могу все представить и хотел бы, чтоб и в жизни так было, но все же… Хотя случалось, я приходил на пробы и понимал, что роль совсем не моя, а режиссер, причем хороший, смотрел и звал еще и еще раз на пробы, то есть проявлял интерес. И своим поиском он поселял вопрос во мне: «А почему нет? Если он так видит». Но случается и иначе: ты уже очень близок к тому, чтобы получить роль, придумываешь, как сделаешь ее, а тебе говорят: «К сожалению, нет, выбрали другого артиста». И вот это неприятно, грустно и больно, но, опять же, это часть работы. Работы над собой, работы в профессии. Таких моментов будет много, и надо быть к этому готовым.

— Но чаще вы все-таки играете героев намного младше себя. Вам это интересно, вы не переросли их? Хотя тот же Мальчик, юный сотрудник УГРО в сериале «Художник», — очень хорошая, пронзительная роль…

— Спасибо! Да, мне до сих пор предлагают роли шестнадцатилетних, но мне кажется, что это лучше сработает на будущее в профессии, нежели я в шестнадцать выглядел бы на двадцать девять. Конечно, хочется уже пробовать что-то новое, но я прекрасно понимаю и режиссеров, и продюсеров, потому что у меня пока есть несоответствие внутреннего и внешнего. (Улыбается.)

— А когда вы поступали в институт, такого не было?

— Иногда абитуриентов как раз не принимают по причине несоответствия внутренних и внешних данных… В одиннадцатом классе меня можно было спокойно сажать в шестой или седьмой класс, никто бы не заметил подмены. (Смеется.) И мастера как раз переживали, что я слишком юный, могу чего-то не потянуть. А я считал, что мне есть что сказать (смеется), но это был юношеский максимализм. Довольно быстро я понял, что надо смириться. Так что пока работаем и получаем опыт с тем, что есть.

— Я посмотрела фильмографию вашего отца, кинорежиссера Романа Ершова, и у него за десять лет, с 2010-го по 2020 год, нет ни одного снятого фильма. Почему такая пауза, он занимался чем-то другим?

— Папа сейчас преподает, и он уже давно ушел из художественного кино в документальное. Раньше я не до конца понимал его позицию, а он не хотел стать «мыльным» режиссером и теперь занимается тем, что ему приносит удовольствие.

— Поначалу не сложно было морально жить одному?

— Может быть, вначале я чувствовал какое-то одиночество, но оно не было напрягающим, потому что я сразу попал в работу. Я готовился к съемкам, у меня были постоянные тренировки на инвалидных колясках. Если бы я сидел без дела, тогда, наверное, взвыл бы. Бывает, едешь в отпуск один в надежде найти там кого-нибудь, но этого не случается, и ходишь по пляжу в одиночестве, и вроде бы тебе хорошо, а вечером, если еще никто не пишет и не звонит, закрадывается мысль, что ты никому не нужен. Ну, актеру на пользу переживания.

— А кстати, были ли у вас страдания в любви?

— Да, я страдал, и вены резать хотел, думал, что жизнь закончилась. Любил очень сильно. И не раз. Мне кажется, что у творческих людей это происходит острее.

— И как приходили в себя после такого потрясения? Хотя вы говорите, что не раз переживали подобное…

— С последнего раза я уже долго отхожу. (Улыбается.) Мне трудновато. Если раньше я был очень влюбчивым, то сейчас все сложнее. И голова уже много повидала, и нет такого потока эмоций, и сложились внутренние порядки, которые сложно разрушать. Правда, я могу порадоваться одной улыбке. И верю, что здесь и сейчас может случиться что-то, и я скажу: «Это самый дорогой человек в моей жизни, как же я его раньше не замечал?!». Хотя, бывает, думаешь «наконец-то это мое!», а потом понимаешь, что нет, вам и поговорить-то не о чем.

— У вашего близкого друга Дани Стеклова есть сын. Знаю, что в карантин вы долго жили вместе с его семьей на даче. Не завидовали ему?

— А зачем это испытывать? Зачем себя так уничтожать? Я только рад, что у Дани все хорошо. У многих моих друзей уже есть семьи и дети. Когда я это вижу, понимаю, что готов, лишний раз убеждаюсь в этом своем желании. Хотя отношения — это не встать с дивана. Но если встречу человека, которого полюблю, неважно, сколько будет детей. Хотя в идеале для меня счастье — это дом, где много детей, собак, уют… Я уверен, что дети — смысл жизни. Наверное, я насмотрелся на подобное в своей семье.

— Может быть, ваши истории с девушками пока не сложились, потому что они вас тоже воспринимают совсем мальчишкой, как и режиссеры?

— Не знаю, не сказал бы. Но меня — и это загадка — все время тянет в какие-то более взрослые истории. (Улыбается.) И все мои друзья постарше, и девушки были взрослее.

— А у вас изменились какие-то критерии в отношении девушек после того, как вы прошли через не самый радужный опыт?

— Сложный вопрос. Все очень индивидуально, но, наверное, меня привлекают открытость, позитивность и чувство юмора. Человек может так улыбнуться, что мне захочется что-то о нем узнать, поговорить. Мы разбираем качества, но, по сути, если тебе симпатичен кто-то и он своеобразно смеется, ты в этом смехе находишь очарование. А если не симпатичен, то и смех может раздражать.

— Мы говорили о вашем Мальчике из «Художника». А вам близка его честность и правильность, ведь он такой правдоруб?

— В нем эта черта немного гипертрофирована, потому что время было другое. Но лет в пятнадцать я был во многом таким же из-за юношеского максимализма, считал, все должно быть так, как я это вижу и понимаю, и никак иначе.