Мария Мацель: «Это испытание любви, которое пришлось пройти нашей семье»

Звезда «Перевала Дятлова» рассказала о том, как справилась со звездной болезнью, пережила развод родителей и встретила своего человека

Мария Мацель начала сниматься еще в детстве, и к двадцати четырем годам у нее около тридцати фильмов, многие из которых привлекли всеобщее внимание: «Перевал Дятлова», «ЮЗЗЗ», «Черное облако». О том, что стало реперными точками ее взросления, — в интервью «Атмосфере».

— Маша, как, по вашему ощущению, сочетается в вас детскость и взрослость? Забавно, но у вас есть даже фильмы с названиями «Взрослые» и «Детка», причем героини в них примерно одного возраста…

— Да-­да, это смешно. Вы знаете, так интересно, что вы с этого начали, потому что мне кажется, все творчество, которым я занимаюсь, так или иначе связано с детством и переосмыслением и переживанием того периода, когда человек растет. Мне очень повезло провести свое детство в любознательном исследовании этого мира. И так сложилось, что и фильмы, в которых я снимаюсь, и музыка, которую я пишу, отсылают к тому времени, потому что именно там я сделала очень много важных открытий, коими и до сих пор пользуюсь.

— Какие важные открытия, например?

— В какой-­то момент я поняла, что мои родители — обыкновенные люди, которые, в общем-­то, не знают, как жить эту жизнь, и что у них нет методички, по которой они воспитывают меня и моих сестер, общаются друг с другом, находят себя. Наверное, это стало самым важным открытием в моем взрослении, как и понимание того, что человек всю жизнь учится, ошибается, узнает что-­то новое, задает вопросы и находит или не находит ответы на них. А я достаточно долго воспринимала родителей как людей, которые мне откроют глаза на мир и объяснят, что и как нужно делать, а я буду этим законам следовать. Но я никогда не сомневалась в том, что они пытаются дать мне лучшее и вложить то, что постигли сами за время, которое прожили. Родители подарили мне беззаботное, восторженное, счастливое детство, умело совместив это с прививанием ответственности за свои поступки.

— А с какого возраста вы себя помните?

— Лет с трех-­четырех, особенно детский сад. Мне кажется, что там я прожила свой переходный возраст. (Смеется.) Я очень хорошо помню какие-­то переживания, озарения, случавшиеся в то время, и то, как выглядела наша группа и наша спальня. Четко стоят перед глазами первые дни в саду, первые выступления, на которые мама всегда опаздывала из-­за работы, и как я сильно плакала в те моменты. Я росла очень высокой, и у меня были модные классные джинсы клеш, которые я почему-то натягивала на ботинки, и все потом тоже хотели так ходить. Еще помню мальчика Колю, которому я постоянно отдавала свои котлеты.

— Потому что он вам нравился?

— Нет, он был очень маленького роста, у меня было ощущение, будто он мой младший брат, и я о нем заботилась.

— А что за переживания вы помните?

— Мне нравился один мальчик, за которого мы с подружкой боролись. А на фотосессии для выпускного альбома мы с ней даже подрались за то, кто будет с ним фотографироваться, нас снимали по парам. На снимке у меня заплаканное лицо, но в итоге я с этим мальчиком сфотографировалась. Видимо, я победила в драке. (Смеется.)

— Позже у вас не возникало подобных ситуаций с подругами?

— Когда мне было четырнадцать лет, опять же нам с подругой понравился один мальчик. И произошла история, которая меня сформировала.

— Сформировала? Что же такого случилось и что вы поняли?

— Я просто в целом многое поняла про жизнь. Я рассказывала подруге очень личные вещи, но не знала, что она испытывает то же самое по отношению к этому парню. И я осознала, что нельзя быть такой доверчивой и открытой. Потом мне это очень мешало даже в актерской профессии, потому что было сложно проявлять эмоции, все время хотелось их спрятать.

— А что с этим сейчас?

— Мне кажется, я приняла мою закрытость и сейчас пытаюсь сделать это качество скорее своей фишкой, чем багом. В жизни учусь больше открываться и говорить о своих чувствах, мне это, правда, сложно дается, потому что я привыкла держать все в себе.

— А в чем заключалась ваша «взрослость», самостоятельность и ответственность в детстве?

— Я с ранних лет ощущала себя старше своего возраста. Мне никогда не нравилось сидеть за детским столом. И друзья у меня всегда были старше. Я рано стала сама ходить в школу и на все кружки, которые и выбирала сама, а еще следила за младшими сестрами. Моя первая младшая сестра Даша родилась, когда мне было три года, а вторая, Саша, — в мои шесть. Помню, как папа привез меня домой от бабушки, я захожу в комнату, вижу новорожденную сестру и беру ее, такую маленькую, на руки. С Сашей у меня сразу появилось ощущение, что я несу за нее какую-­то ответственность и должна ее защищать.

— У вас не было ревности ни к одной из сестер?

— С Дашей я ничего не помню, но мама рассказывает какие-­то ужасные вещи, что я ревновала, забиралась в комнату и плакала. Но мы все чувствовали абсолютную родительскую любовь. Просто в какой-­то момент я поняла, что то, что работало на мне, не работало на моих сестрах, к ним нужен был совершенно другой подход. Но я не помню ни минуты ощущения себя обделенной родительской любовью.

— А подростком и в конце школы вы любили общаться с сестрами?

— Зачастую младшие очень хотят этого, но у старших в это время свои интересы… Мы все это переживали по очереди. Сначала ко мне приезжали подружки, и я говорила Даше, чтобы она ушла из моей комнаты, потому что маленькая, ничего не поймет. Потом я уехала, и уже Даша говорила то же самое младшей Саше. А сейчас уже и она взрослая, и у нее появились младшие сводные сестры. История повторяется.

— У вас развелись родители?

— Да, и у моего отчима две дочки и сын.

— Сколько вам было лет, когда это произошло?

— Двадцать.

— Вы тогда уже учились во ВГИКе, жили в Москве, и тем не менее это было острым переживанием?

— Конечно, это был еще один переломный момент. Это как играть всю жизнь в одну игру, а потом услышать, что теперь другие правила. Ты уже повзрослела, в целом понимаешь, как этот мир устроен, и у тебя сформировалась система ценностей и есть образ семьи. Ты знаешь, что люди могут быть вместе, несмотря ни на какие трудности. Во всяком случае, тебе кажется, что ты уже все понимаешь. И тут рушится то, на чем, в общем-­то, держится вся твоя жизнь. Вдруг оказывается, что твои родители — тоже живые люди, которые хотят жить свою жизнь не так, как ты себе это представляешь. Это испытание любви, которое всем членам нашей семьи пришлось пройти и которое до сих пор кто-­то проходит. Каждый отвечает себе на вопрос, насколько он готов принять выбор другого человека, его путь и его желания. Плюс тогда дома еще оставались две сестры. И я была неким связующим звеном, старалась всех выслушать, понять, как-­то успокоить.

— А как вам кажется, это сделало вас взрослее?

— Это, наверное, сделало меня взрослее больше всего.

— Учась во ВГИКе, вы жили в общежитии?

— Да, а потом с молодым человеком.

— Почему вы быстро решились на совместное проживание?

— Наверное, дело в том, что человек рядом для меня символизирует дом, который у меня, из-­за того, что я переселенец, отсутствует. После развода родителей особенно, потому что того дома, из которого я уезжала, уже, в общем, нет.

— Какое у вас сейчас отношение к любви?

— У меня абсолютная вера в любовь, в возможность создания семьи и в человека рядом со мной. За последние три года я прошла несколько этапов и сегодня нахожусь в каком-­то блаженном состоянии. (Улыбается.)

— Почему расставались с предыдущими молодыми людьми и было ли это болезненно для вас?

— Да, было очень много болезненного. Чем серьезнее намерение, тем больше того, что связывает двух людей. И тем сложнее расстаться, разорвать, начать что-­то заново. И вообще тяжело делать больно другим людям.

— И все же почему расставались?

— Просто в какой-­то момент понимали, что надо идти дальше, но это всегда был какой-­то важный опыт, за который я очень благодарна.

— Молодой человек старше вас? И чем он занимается?

— Немного старше. Это актер и режиссер Ларион Маров, мы уже давно встречаемся.

— Вы как-то сказали, что и детей хотели бы не в сорок лет. Вы уже готовы к этому?

— Да, в каком-­то ближайшем будущем мне бы хотелось этого. Но я фаталистка в этом смысле.

А в подростковом возрасте и юности вы были хорошей девочкой? Вас нельзя ли было затянуть в какую-то не лучшую компанию, где вас учили бы курить, выпивать?

— Меня никогда не тянуло в такие компании, и я никогда особо не занималась разгулом. (Смеется.) Мне это и неинтересно, и из-­за гиперответственности было страшно потерять контроль над собой и своим состоянием. Но учеба в театральном институте раскрепощает в хорошем смысле. И в какой-­то момент я поняла, что у меня есть голова на плечах, и поэтому я могу себе позволить что-­то сделать, не боясь того, что очнусь на помойке (смеется) или как моя героиня из «Детки» в постели в неизвестной квартире. Это для меня вообще непонятный момент. Я всегда смотрю на людей в таких состояниях с каким-­то удивлением. Мне прямо безумно интересно, как у них это получается — полностью отключить весь разум. Наверное, мне здравый смысл иногда даже мешает, и все же…

— А вы никогда не совершали в хорошем смысле авантюрных поступков?

— Авантюризм мне в принципе не свой­ственен. Я про себя поняла, что в моей жизни все хорошо складывается, когда я себя комфортно чувствую и никак нарочно не подзагружаю.

— Да, вам судьба сама предоставляла разные невероятные истории, как с «Перевалом Дятлова» или знакомством с Романом Михайловым…

— Так и есть. Поэтому, когда я пытаюсь что-­то спровоцировать, всегда испытываю разочарование. Знаете, мой мастер Игорь Николаевич Ясулович говорил, что нужно всегда сохранять чувство собственного достоинства, и жизнь сама предоставит шанс. Он объяснял, что нужно все время себя улучшать, учиться чему-­то новому, чтобы суметь использовать этот шанс.

— Что самое главное как в актрисе и как в человеке заложил в вас мастер?

— Самое главное — это уважение к себе и другим. Наш мастер очень много раз повторял одно и то же: нельзя приходить в театр за полчаса до начала спектакля, нельзя после бросать свой костюм в кучу, нельзя пренебрежительно общаться с коллегами, нельзя делать замечания им, надо следить за собой, нельзя не прочитать пьесу или сценарий перед началом репетиций… Это простые вещи «гигиены артиста», как он говорил, но именно с них все начинается. Именно они показывают твое отношение к профессии и к людям, с которыми ты работаешь. Не талант, мастерство, не то, как громко ты всем рассказываешь, где снялся, а именно вот такие незаметные, но базово важные вещи.

— И все же были моменты, когда после какой-то работы хотелось, чтобы вас узнали?

— Я помню, что когда снялась в первом сериале, то в школе уходила с уроков, всем говорила, что еду на съемки и мне заплатят сто долларов. Я была вся крутая-­крутая. (Смеется.) Меня тогда, видимо, переклинило, но в какой-­то момент я поняла, что это ужасно. Может быть, я посмотрела сериал и подумала: «Боже мой, и вот чего я выпендривалась?» И так мне стало стыдно за свое поведение, что после этого все в обратную сторону пошло. И теперь я всегда неловко себя чувствую, когда слышу, что у меня замечательная работа, я прекрасно сыграла… Все время говорю, что я ничего особо не сделала, что это заслуга команды.

— Вы говорили, что во ВГИКе научивались те, кто сам этого хотел, в отличие от театральных вузов, потому что система несколько другая в силу даже огромного количества студентов и разных факультетов.

— Да, во ВГИКе мне лично не хватало дисциплины. Опять же я сравниваю это только со слов моих друзей и знакомых из других институтов. Но, возможно, отсутствие некой внешней дисциплины давало возможность взращивать внутреннюю дисциплину и способность к самообучению, самоконтролю, самозаинтересованности. Плюс моя учеба попала на время пандемии, что еще больше обострило ситуацию.

— Переезд в Москву был для вас каким-то преодолением?

— Нет, я очень хотела переехать. У меня и мама в детстве все время переезжала и потом поступила в институт в Минске. И папа в Америке один год учился. Он говорил, странно, если человек после школы никуда не едет, хотя бы просто посетить другой город, чтобы как-­то отделиться от родителей, обозначить период самостоятельности. И в классе десятом мне уже стало казаться, что Минск — маленький город, и захотелось уехать куда-­то и жить одной. Уже и Даша учится актерской профессии в Школе Райкина.

— Вы плотно общаетесь с ней?

— Да, правда, у нее столь интенсивная учеба, что по факту свободное время есть только в воскресенье. Но я стараюсь ее поддерживать, говорить ей, какая она талантливая и удивительная. Я думаю, очень важно, когда ты учишься в театральном институте, чтобы кто-­то со стороны напоминал тебе, что ты крутой. Ведь ты все время сравниваешь себя с другими, получаешь очень много критики и сильно переживаешь постоянно. Я стараюсь выводить Дашу в кино, в баню, в ресторан, чтобы она отвлекалась и расслаблялась.

— А как вы относитесь к вашим героиням из «Детки» и из «Черного облака»?

— Вообще удивительно, как сильно не похожи на меня героини многих моих работ. Как я уже говорила про «Детку», я никогда так не поступала. Я, наверное, не оправдываю их, но с такой нежностью им сопереживаю, как будто это реальные люди. И я хочу так их играть, чтобы оставалось ощущение надежды на то, что у них все в жизни будет хорошо. Что касается «Черного облака», то мне кажется, что самая уничтожительная сила — это отсутствие у человека любви и нужности кому-то. В этом случае он утрачивает связь с реальностью, начинает видеть некоторые вещи по-­другому и теряет ценность человеческой жизни и отношений. Я думаю, что все маньяки, тираны, убийцы были недолюбленными, брошенными, отделенными от общества, не принятыми родителями или людьми, с которыми у них были отношения. Сценаристу Даше Грацевич удалось запечатлеть отсутствие эмпатии и любви, что должно безусловно существовать между родителями и детьми, между друзьями. Я знаю, что моя семья примет меня в любой ситуации, что бы я ни сделала. Наверное, если этого ощущения нет, то очень страшно жить, и хочется отомстить и миру и всем людям за то, что они тебе не дали.

— Но есть много обделенных людей, брошенных родителями, прошедших несчастья, которые выросли очень хорошими, просто неуверенными в себе, более уязвимыми. И наоборот…

— Но очевидно, что в любом случае лучше, чтобы было меньше недолюбленных людей и детей. Хотя, естественно, бывает, что, пройдя ужасные жизненные ситуации, человек вырастает невероятно сильным и добрым.